Во-первых, зона геополитического влияния России имеет тенденцию к перманентному сокращению. Достаточно очевидно, что сегодня в мире доминируют США и Запад в целом. Российский геополитический фронт откатывается к ее государственным границам, и мы, находясь фактически, в тылу противника, все сильнее ощущаем нашу отдаленность от Москвы и связанные с этим перебои с жизнеобеспечением. Украина теоретически могла бы принять Приднестровье — но пока, увы, только теоретически. Идея «Великой Украины» активно оформлявшаяся в начале 90-х так и осталась периферийной. В Киеве нет мощных национально- патриотических фигур, нет и реальных политических сил, готовых пойти на прямой конфликт с Западом и заявить о своих претензиях на Приднестровье. Из популистских соображений с такими заявлениями периодически выступают маргинальные политики — но не более того. Мы можем рассчитывать на дружбу, понимание и партнерство с Украиной, но никак не на присоединение к этому государству. С Западом у Приднестровья традиционно очень сложные отношения. Европа и Америка в разворачивавшейся на берегах Днестра драме всегда поддерживали Кишинев — и в период фашистского режима М. Снегура и при коммунно-криминальном режиме В. Воронина. Причины этого тоже вполне понятны. Западные стратеги осознают, что Приднестровье и в 1924 и в 2004 гг. Было, есть и будет порубежной геостратегической зоной восточнославянского влияния. Если бы в процессе государственного развития наша Республика изменила свою природу и заявила о том, что былому мессианству она предпочитает статус маленькой восточноевропейской демилитаризованной страны, то и Запад постепенно смягчил бы к нам свое отношение. Проблема лишь в том, что просто на слово нам не поверят, и будут отслеживать реальные изменения в приднестровском обществе и массовом сознании. Поэтому, говоря о том, что, мол, и Приднестровье «может войти в Европу» — разумея под Европой ЕС, следует честно ответить самим себе на простой вопрос: насколько мы действительно готовы к таким трансформациям?
