Повествование: Это было на рассвете. Я стоял наназначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпениеможидал я моего приятеля. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиромна сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближался, держа фуражку, наполненную черешнями. Секундантыотмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: новолнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верностьруки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумердостался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мнефуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; яглядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства… Онстоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевываякосточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Чтопользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, – сказал я ему, – вы изволите завтракать; мне нехочется вам помешать… » . – «Вы ничуть не мешаете мне, – возразил он, –извольте себе стрелять, а впрочем как вам угодно: выстрел ваш остаетсяза вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился. Рассуждение: екогда Сократ, обвиненный всмертном преступлении, и от защитника отказался, и перед судьями неугодничал, а держался вольного упорства (порожденного высокостью души, аотнюдь не гордынею!) … Наконец, уже почти со смертоносной чашею вруке, разговаривал он так, словно ему угрожала не бездна смерти, авосхождение в небеса. Рассуждал и говорил он об этом так. Два есть пути. Два есть пути, две дороги для душ, отходящих от тел. Кто пятнает себя людскими пороками, впадает в ослепляющиепохоти и оттого или оскверняет пороком или нечестием свой дом, илизатевает неискупимые коварства и насилия против своего государства, утех дорога кривая, уводящая их прочь от сонма богов. А кто сохранил себячистым и незапятнанным, меньше всех занимался делами телесными и всегдабыл от них отрешен, тот и в людском теле вел жизнь, подобную богам, итакие люди находят возвратный путь туда, откуда пришли. При том вспоминает он лебедей, которые недаром посвященыАполлону, потому что, видимо, получили от него дар предвиденья: как они, предчувствуя, что в смерти – благо, умирают с наслаждением и песнею, –так пристало умирать всем, кто добр и учен. В этом не приходится сомневаться – лишь бы не случилось снами в наших рассуждениях о душе то, что часто бывает, когда смотришь назаходящее солнце и на этом совсем теряешь зрение; так и острота ума, обращенная на самое себя, порой притупляется, и поэтому мы утрачиваемзоркость наблюдения. Так носится наш разум, как ладья в бескрайнем море, среди сомнений, подозрений, многих колебаний и страхов.
