Важнейшим поворотным пунктом в новой истории стран Латинской Америки явились освободительные революции во французском Сан-Доминго (1789-1806), испанских колониях Нового Света (1810-1826) и португальской Бразилии (1822), обозначаемые собирательным названием Война за независимость Латинской Америки. Благодаря старшему поколению историков хорошо известно, что эти революции увенчались свержением колониального гнета и образованием самостоятельных государств. Чуть меньше, но все же говорилось, что они сопровождались буржуазными преобразованиями. Однако почти ничего не писалось о том, что это были преобразования именно либерального толка и что их последствия оказались отнюдь не только позитивными. Между тем любопытно, что на рубеже XVIII-XIX вв. Латиноамериканцы тоже ради ускорения прогресса вознамерились скопировать опыт США как продолжения Западной Европы в Новом Свете. Причем для этого у них, в отличие от многонациональной, многоязыкой и многоконфессиональной России, имелось не меньше, чем у Соединенных Штатов, оснований не только общность территории, экономики и истории, но также общность языка, религии, нравов. В своем подражании латиноамериканцы принялись безоглядно разрушать вековые устои собственной жизни (варварство) и насаждать железом и кровью общественные порядки передовых стран (цивилизацию). Тем не менее результаты их войны за независимость не стали от этого похожими на итоги аналогичной войны в США. Вместо процветания в Латинской Америке на десятилетия воцарились разруха и нищета, из-за которых пришлось сначала распроститься с надеждами догнать объект подражания, а затем превратиться в его задний двор. Вместо правового государства под декорациями президентских республик началась чехарда дерущихся за власть региональных каудильо, а потом пышно расцвели самые разнузданные диктатуры. Вместо грезившихся Соединенных Штатов Латинской или хотя бы одной Испанской Америки развалились даже те крупные территориально-административные образования, которые достались от времен колонии: вице-королевство Рио-де-ла-Плата на Аргентину, Боливию, Уругвай и Парагвай; Перу на Северное и Южное; Новая Гранада на Венесуэлу, Колумбию и Эквадор; генерал-капитанство Гватемала на Гватемалу, Никарагуа, Гондурас, Коста-Рику и Сальвадор. Мало того, между теми, кто еще недавно осознавал себя не мексиканцами и не аргентинцами, а только американцами, распад вызвал братоубийственные войны, которые по цепной реакции перекинулись и на обособившиеся, самостийные осколки, на десятилетия столкнув в смертельной схватке уже аргентинцев с аргентинцами, мексиканцев с мексиканцами, бразильцев с бразильцами и т.д., и которые в целом стоили латиноамериканцам гораздо большей крови, нежели завоевание независимости. А при таком хаосе разве могли цивилизованные народы мириться с несправедливостью Всевышнего, одарившего богатейшими природными ресурсами не способных ими распорядиться варваров? Вот и устремились североамериканцы в одну половину Мексики (ту самую, где сегодня процветают Техас, Калифорния, Нью-Мексико, Аризона, Невада, Юта, да еще части Канзаса, Колорадо, Оклахомы и Вайоминга), французы в другую, англичане на Мальвины и т.д. иными словами, война за независимость Латинской Америки наглядно показала, что либеральные преобразования это процесс весьма длительный, крайне сложный, противоречивый и болезненный, что они способны вызывать последствия, значительно отличающиеся от первоначальных замыслов. Этим война за независимость заслужила к себе особое внимание в историографии новой истории стран Латинской Америки и теснейшим образом связала развитие исторической науки с поисками объяснений, почему, несмотря на все попытки подражания, в латиноамериканском регионе не получилось нового издания Соединенных Штатов или хотя бы Канады.
